В первой части рассказывалось, почему сибирские училки не изменяют мужьям, а их мужья — напротив, но при этом разводы редки. И как именно из тургеневских девушек вырастают некрасовские женщины, останавливающие коней табунами и сеющие меж ними доброе и вечное. И почему все это трудное десятилетие в стране только, кажется, учителя и работали до посинения и забесплатно, и даже вырастили нам новое толковое поколение...
       
       О поговорке «Плохая птица гадит в свое гнездо» с дальнейшим полетом автора
       В Вериной гимназии свирепствовала эпидемия латыни. Месяц назад кто-то удачно блеснул на КВНе афоризмом, и вот уже в каждое сочинение всякий гимназист всобачивает латинский эпиграф, а особо простодушные упрашивают директора ввести латынь в программу. Учителя тайно носят в ридикюлях словарики, и даже физкультурник урок по самообороне для девочек начал с фразы: «Ab ovo» и долго осознавал, почему его древнеримский без словаря вызвал счастливые повизгивания в рядах физкультурниц.
       Вера:
        — Это и поражает в гимназиях и лицеях: моментально и надолго входит в моду хорошее. Я уже пережила эпоху химии, когда вся гимназия читала вузовские учебники, эпоху французских словечек, буриме, пародий, математических головоломок и т.д. А вот плевание из трубочек жеваной бумагой не прививается. Общий-то настрой — на умность. Что этому не соответствует — натыкается на внутреннее неприятие коллектива. Это тоже игры и соревновательность, но в интеллекте.
       Учителя в этом — авторитеты, причем, извиняюсь, в законе, и поэтому, в отличие от обычных школ, класс быстро попадает под влияние классного руководителя. К примеру, Таня, физичка (энергичная хохлушка, через слово повторяющая «ну-у, это кардинально!». — И. Д.). У нее дети всегда крайне добрые. Но чуть бестолковые. Каждый вечер сидит с двоечниками, решают математику, помогает с биологией. Дети ее обожают. Родители осенью анонимно оставляют под дверью мешки с капустой и картошкой. У Лены, англичанки (про нее на стене туалета — «тюрьма народов». — И. Д.), дети суховаты, всегда у них все по закону. Мои — порядочные, не хамят, не конфликтуют, упертость на учебу. (Кстати, хорошо, что преподаватели все — разные. Дети знакомятся с правилами игры во взрослом мире. И уже верно ориентируются. К примеру, с Леной консультируются, за кого выходить замуж, нужен ли богатый муж, а с Татьяной — где и за сколько сделать аборт... Со мной? О первой любви и отношениях с родителями).
       И еще об эпидемиях: с мая — научные конференции, все гимназисты бегают с круглыми глазами по библиотекам, а по ночам составляют садистские вопросы друг другу (доклады защищаются публично, и модно посадить оппонента в глубокую лужу или лучше утопить к такой-то матери. — И. Д.). А бедным учителям — судить; мне в этом году предстоит изучить ирригацию в Вавилоне, рабочие союзы при Бисмарке, русско-чукотские войны и еще 14 тем.
       Вера продолжает:
        Но самое удивительное — как отличаются классы по специализациям. Дети проходят 15-17-летние из разных школ и семей, но через месяц за версту видно, кто из какого класса.
       Как-то еще можно объяснить похожесть экономистов: 8 человек на место, сливки из окрестных школ, осмысленное отношение к учебе (нормальным людям трудно поверить, но есть дети, обожающие учиться). Организованный ум: посылка — следствие — результат, слушая их, хочется ввести высшую математику и логику во все гуманитарные классы. Цель — МГИМО или МГУ, и не обязательно на экономику. История им, в сущности, не нужна, но они и ею занимаются всерьез. Максим Воробьев по три научных работы делает за год — по физике, экономике, истории, — и везде лауреат. На уроке они понимают тебя аб-со-лютно. Их не нужно учить, а лишь покажи, что есть проблема. Спроси, почему не было классического рабства на Руси, и гуляй; они пошушукаются, и ответ — работник у нас мог прокормить одного себя, рабства было неэффективно, потом обоснования, да еще какое-нибудь попутное открытие вроде «Волга — тюркская река».
       У них все получается, поэтому настроение хорошее, море энтузиазма; журналисты издавали газету, эти вслед — свою, под нее — акционерное общество, контрольный пакет продали за 500 руб. гимназии, и под эту лавочку ездят в Питер делиться идеями с тамошними гимназистами, разработали и продают дискеты с учебными программами и т.д. Их газета, между прочим, до сих пор выходит, в отличие от журналистской.
       Юристы. Слаб анализ. Часто спады интереса. Но ум гибкий, понимают, что событие можно по-разному интерпретировать; экономисты в таких случаях теряются, им нужно четко знать — Ленин хороший или плохой. Именно среди юристов есть чрезвычайно талантливые дети; экономисты как-то ровнее и скучнее. И в отличие от экономиста, если юрист чем-то заинтересовался, то залезет в это с головой, плюнув на все остальное, не разбрасываясь. Даю мифологическое сознание, на перемене подходит молодой человек, бубнит, не согласен — он вот читал «Сказки Скандинавии», а там... Принесла ему Проппа и Витгенштейна, чтобы успокоился. Через полгода он написал роскошную научную работу по табуации как аспекту правоведения, ездил с ней в Обнинск, даже перешел в мой класс, чтобы продолжать работать над темой. И вот сдает мне обычный экзамен — я ахнула; историю совсем не знает, как в темном лесу, не отличает Александра II от Александра III.
       Медики. Я в гимназии стала уважать врачей. День в неделю у них практика. Ради этого дня медкласс, в сущности, и живет. Мало того, все работают санитарами на четверть ставки, многие и на полную. Всегда у них в сумке бритва, полотенце, одеколон — подрабатывают-то в ночные смены. Была в травмопункте вечером, мой Алеша — маленький, конопатый — тащит двоих мужиков окровавленных... Но дело не в этом. А в том, что при таком образе жизни 99% из них все же поступают в медвузы. Сутками учатся. В три раза больше занимаются, чем остальная гимназия. Изначально взрослее и ответственнее.
       Психологи. С этими классами очень полезно общаться. Самые терпимые, крайне доброжелательные. Звезд с неба не хватают, но очень приятные люди, так что для них и делаешь больше. В классе почти домашняя атмосфера, не нужно традиционной борьбы воль в начале урока (с дисциплиной вообще нет проблем). При этом здесь преподавание как репетиторство: они приходят за конкретным — выучить тему из билета, научиться ориентироваться в такой-то эпохе и т.д. Обожают дискуссии, но не деструктивные, а чтобы каждый мог высказаться. И главное качество зрелой личности — не боятся казаться дураками.
       Лингвисты (ин.яз., в сущности). Не совсем понимаю почему, но мальчики здесь чужеродны. Поступает поровну, но к концу года девочек остается в пять раз больше. Причем многие — простые, даже глуповатые девочки. Но все с характером! Добросовестность невероятная. И сплошь леди: обязательны, сдержанны, редко кто курит, учеба — святое. На «гимназисток» в старом смысле слова похожи именно они. Была бы у меня дочь, отдала бы сюда. У них, кстати, танцы, и на фортепьяно играют почти все. Ориентация в жизни — будущая семья.
       Была такая Света, дочь милиционера; наивная до слез, совершенно не чувствовала иронии, почти безграмотная — Петр I у нее победил Батыя и немцев. «Тройки» только за счет зубрежки. Безумно трудно ей история давалась. Стало даже и ей очевидно — она по истории хуже остальных леди. И вот экзамены (а кроме спецпредметов, наши должны выбрать и сдать один общий предмет). Света выбирает историю. Я — в ужасе. А она отвечает мне на твердую «четверку». Я была ей благодарна по-человечески — попробуй-ка, переломи себя и преподавателя, если на тебе уже крест поставили. А в следующем году она расцвела; я ее даже отсылала вести уроки у журналистов.
       Инженеры. Поначалу терпеть их не могла. 4 девочки и 25 парней. Все курят. В классе суровые и разнообразные запахи. Все — крутые и свободные. История — дело десятое. Веселые — невероятно. Хиханьки-хаханьки. Без чувства юмора. Воздействовать на них нечем (выгонять из класса мы не имеем права).
       Но однажды погас свет, сидим в темноте, я говорю просто чтобы что-то сказать: «Может, споем?» И они вдруг начинают петь, хором, всерьез, душевно: от «Каховки» до «Женское счастье — если милый рядом». Час пропели. Самое трудное было — не засмеяться. Но я поняла их слабость — они, оказывается, самые серьезные люди в гимназии. Дальше — дело техники. Тон там задавал некий Алеша одной и той же шуткой. Каждый урок: «А лучше расскажите нам об анархизме». И класс умирает со смеху. Набрала литературу, в приказном порядке сообщила Алеше, что он будет писать работу по анархизму, и между делом сказала, что к инженерам другие гимназисты, особенно лингвистки, относятся свысока, считают их туповатыми. Все! Инженеры перелопатили все городские библиотеки, Алеша сделал лучший доклад в гимназии, поехал в Обнинск и стал там лауреатом. И класс стал нормальный. А новое поколение уже переняло стиль.
       Журналисты. Самые неорганизованные. Плохо вменяемые. Готовы на все, лишь бы не учиться и не работать. Их метод — набежать, ухватить что сверху, и бежать, пока не поймали. Типично: он, родной, прочитал какие-то «Письма немецкого офицера», полистал альбом про самолеты фашистской Германии и отныне искренне уверен, что знает историю войны.
       Журналисты начисто лишены житейской мудрости, вечно что-то кому-то доказывают, верещат, суетятся. И всегда глупо, и всегда они же и в проигрыше. Полгода назад математичка им не понравилась, объявили забастовку. Пожилая женщина, сидевшая с ними сутками, для которой семья менее важна, чем работа, ушла из-за этого из гимназии. Дали им, как они требовали, институтского преподавателя. Но он и преподает по институтской системе; его не интересует, что у тебя зуб болел и ключ потерялся, и ни минуты своего времени после звонка на них не тратит. И все — ни одной «четверки» по математике в классе. Опять хотят бастовать... И непонятно, откуда невероятные амбиции? При отсутствии — утверждаю это — эрудиции и ума?! И поразительное презрение к тем же юристам или медикам, которые — это вам подтвердит любой преподаватель — куда умнее, тоньше, начитаннее, человечнее.
       ...Правда, есть подгруппа — будущие операторы ТВ — эти лучше. Во всяком случае, как и медики, «фанатеют» от будущей профессии. Терпимы и те, кто стажируется в газетах; правда, после профдня и они невменяемы. Но основная-то масса — это те, кто готовится в тележурналисты. Это — ужас! Сборище самовлюбленных идиотов. Именно они нам в гимназии сбивают процент поступления в вузы: из них только треть поступает, да и то чаще на социальных работников. Между прочим, у Димы, который плакал, мама — тележурналист. Она советует насчет нравственности и женской судьбы. Слюни на весь экран. При этом мать-одиночка, замужем была три месяца. Сын выпрашивает у преподавателей оценки, вместо того чтобы попробовать учиться. Мама, конечно, устроит его на ТВ, а там, как заметил ваш Познер, которого наши гимназические журналисты считают «устаревшим» (приличные журналисты, понятно, — на МузТВ), если лошадиную задницу показывать каждый день, скоро ее станет узнавать вся страна.
       
        Растворение гегемона в латыни 
       Кстати, про Диму, о котором упомянула Вера. Это двухметровый парнишка, похожий значительностью физиономии на Доренко. Перед третьей парой (уроки здесь сдвоенные, как в вузе) он зашел в класс, сел перед Верой и пробасил, что ему нужна — очень! — «пятерка» за четверть. «Дима, — растерянно сказала Вера, — у тебя и «четверок-то» немного». Дима молчал. Могучая шея его напряглась. И — я глазам не верил — крупные прозрачные слезы со стуком зашлепали на стол, брызгая на Веру. Девочки за Диминой спиной брезгливо заморщились, а мальчиковы губы зашептали внешкольное слово «мудак». «Я вот сейчас повыражаюсь! — грозно сказала Вера в пространство. Подумала. — Если тебе ТАК нужно... Но имей в виду, я бы не поставила завышенную отметку человеку, которого уважаю...» Дима был счастлив.
       На улице Вера нервно спросила, не скажется ли ее жестокая фраза на Диминой судьбе? В смысле — не будет ли жечь огнем трепетное сердце? Не исковеркает ли мальчикову душу? Но я был краток, тем более что, поймал важную мысль: «В мое время, Вера, этот засранец до своего возраста бы не дожил».
       До явления Димы целый день у меня шуршала в башке неуловимая мысль. Вот так недавно вывез кошку в поле, и она взрыхлила полгектара, прыгая по снегу с дикими глазами — под настом шуршала мышь. Уже кошке не хотелось, уже тоска читалась на узком девичьем лобике, но покуда ее не ухватила моя крепкая рука, животное дергало конечностями, подчиняясь непреодолимому рефлексу.
       ...На столе записочка «Мы вас любим», прижатая шоколадкой. Возле парт, расставленных полукругами, тридцать слегка усатых и прыщавых жлобов в джинсовых костюмах — российской национальной школьной форме. Вера шоколадку съела, но «двоек» наставила немерено, потому как шоколадодатели не разобрались в предвоенной экономике (1909—1914 гг.), позорно не могли назвать соотношение рубля и франка. Но не грустили, а напротив, много и неудачно острили: Вера ведь только говорила «два», а в журнал ставила точку, о чем усатые знали.
       В мужском туалете хоть и попахивало травкой, и меж окурков «Петра I» плавали мундштуки от «Беломора», но стены были почти без надписей, да и те культурные («Memento mori, Misha. After scool»). То есть народ даже косячки забивал, не теряя культурной ориентации. Что-то во всем этом было не так...
       Тема не слишком актуальная для европейской части России, но очень — для Сибири и Урала, где миллионы мальчиков из года в год в школе осваивали порядки и нравы уголовного мира — для них школа была местом выживания, а уж потом чего-то еще — учебы, например.
       Речь о критическом количестве. Попадается несколько пацанов с задатками клоунов, через неделю закривляется весь класс. Куда драматичнее, если в классе, а то и в целом в школе — критическое количество шпаны. А это неизбежно: интеллигенции в сибирских городах относительно немного, да еще школа обслуживает какой-нибудь старый заводской район.
       (Для арифметического понимания проблемы: из моих одноклассников — в культурном городе Томске, в «Сибирских Афинах», в считавшейся элитной школе — сели семеро, двое померли от алкоголизма, трое — из интеллигенции — к окончанию школы откровенно свихнулись, трое пошли работать в милицию. Это лишь история одного класса «Б». Мальчики кровавые в глазах были обыденным ежедневным фоном, а про прочее не рассказываю. Училкам шоколадок не дарили, латынью не объяснялись... Оно, конечно, если не сломался, то имеешь глубинные понятия о мире, диалектика выживаемости в тебя вбита с кровью, взрослая жизнь до самой старости кажется легкой и беспечной, а нервные тонкоструйные московские интеллигенты, боящиеся произносить — им Чернышевский не велел — антинародные слова «быдло» и «в стойло», кажутся потешными ребятами из другой страны. Но есть-таки плюсы и в шоколадках.)
       Часть общественности давно пыталась избавить своих детей от роскоши общения с определенной частью великого русского народа: школы с языковым или математическим уклоном и т. д. Отбраковка с другого конца — училища, техникумы, концентрационные интернаты. Но только сейчас можно говорить о реальном отделении... не сословий, а приличных людей от ублюдков (пожалуйста, оставьте эти пошлости насчет «в душе мальчик был добр», «нищета толкнула ее на панель», «он стучал, потому что запутался» и т. д.). Не привожу общих цифр по Сибири, они внешне не очень эффектны, но гимназии и лицеи беззвучно плодятся и множатся, как соратники Путина, приближаясь к понятию «четверть от общего объема». И, возможно, мы еще доживем до времен, когда миллионы папаш, которые сейчас, потирая пуза сквозь майки, говорят сыновьям: «Ты — личность? Меня во дворе били и в армии, и отец порол, как собаку, а я во какой стал! Меня даже прораб уважает. Так, бля, делаются настоящие мужчины. Скидай штаны!» Так вот, возможно, даже такие папаши еще осознают, в какой варварской стране какими запуганными болванами они прожили, заплачут и пойдут читать Сервантеса в подлиннике.
       Впрочем, пора о других важных вещах: о чудовищной поголовной родительской слепоте, о смущающем национализме сибирских гимназистов и т. д.

       Игорь ДОМНИКОВ
       "Новая Газета" №20 22.05.00