Взяв шефство над жирафом Самсоном из московского зоопарка, редакция регулярно обозревает жирафью жизнь. Потому что, как говорят великие, мы в ответе за тех, кого оплатили. ...Шутка, понятно. На самом деле редакции просто нравятся жирафы, а также люди, львы, куропатки, чайки и прочие явления природы
       
       Итак, шесть лет каждый день Самсон на расстоянии вытянутой ноги видит глаза приматов, упрятанных от него, слава Богу, за решетку. Эта мелкая публика скалится, верещит и сует ветки. К вечеру исчезает, забиваясь, видимо, в какой-то муравейник для приматов. Еще наш жираф постоянно видит енота на дереве и памятник Церетели.
        С американским высотным енотом мы уже разбирались (выходит, мы обязаны США не только колорадским жучком и СПИДом. Еще енотами. И нутрией. И ондатрой, которую, к слову, в 30-е завезли-то в Богемию, но она, как считается, самостоятельно рванула в советскую Россию, преодолевая горы, леса и легендарного в те годы пограничника Карацупу с собакой. Причем выбрала не Францию, например, или Болгарию. И здесь у нас проявила такую инициативу, что уже через 40 лет всякий коммунист носил ондатровую шапку на своей коммунистической голове. ...Возможно, когда-нибудь узнаем, что ежовские ребята вывезли через дружественную гитлеровскую Германию пару ондатр в опломбированном вагоне. В конце концов ведь всего от пары золотистых хомячков, от мохнатых Адама и Евы, вывезенных из Сирии англичанином в 1922-м, происходят все нынешние хомяки во всех лабораториях мира).
       
       «А если б вам дома такое на пол навалили?» — вот первый импульсивый ответ-вопрос зоопарковцев на вопрос про скульптуру Церетели. Но тут же пугливо добавляется, что Лужков зоопарку все равно отец родной. И застенчиво уточняется, что лучше было построить слоновник. Стоимость та же. А вот держать в маленьком стойле восемь слонов (здесь говорят — «восемь человек слонов»), выгуливать их посменно, народу не показывать... народу ведь слона смотреть — первое дело.
        Справедливости ради: самое отвратительное изваяние в столице — все же статуя Жукова у Исторического музея, где компактный маршал ловко поймал коленями селедку о четырех ногах. Памятник Высоцкому, например, гораздо лучше: вот кони привередливые — они рвутся, вот гитара — круглая, семиструнная, вот струны — тоже рвутся. Скомпоновано все в форме штопора и волнительно, как хороший двухсерийный индийский фильм (как бы, интересно, покойный обпел это?!).
        Так вот, зоопарковый Церетели лучше даже меднолобых парней со станции «Площадь революции». Правда, хуже своего же «шашлыка» и той штуки, где Петр I сплел паутину и отрастил себе большую голову. В зоопарке Церетели как будто чугунную гору взорвал изнутри. Все расплескалось и повисло. Причем в виде сказок Пушкина: угрюмые 33 богатыря, похожие лицами на утренних гаишников, а общим контуром — на конвейер с вибраторами, движутся к золотой рыбке и сейчас «опустят» наглого старика с корытом. Но Церетели в рамках Пушкина, видимо, стало тесно, и он здорово обогатил данного писателя. Приваял черепаху. В одном месте повесил тюленя. А из другого места выглядывает бегемот — друг 33 богатырей. Поскольку еще остался кв. метр чугуна, автор вклеил туда двух слонов (восемь не влезли бы). Получилось достойно: и слоны не в обиде, и произведение как бы в стиле двух других почти официальных муз московской мэрии — Кобзона (пение) и Шилова (живописание).
       Этот скульптурный взрыв тоже ежедневно видит наш Самсон. (Если кто сочтет, что журналист иронично относится к, так сказать, статуе Церетели, — это правда. Журналиста насторожил, к слову, ТВ-репортаж со дня рождения Шилова. Показалось, что один из гостей — Ю.М.Лужков — говорил об искусстве слишком серьезно. И что при некоторых условиях мэрские музы смогут влиять на вкусы не только московских чиновников. Кобзон даже говорил про воспитание хорошего вкуса у народа — человек головного труда все же: он ведь поет, а поют головой. Хоть ее нижней частью, но все-таки.)
       
       Между прочим, называя всех поименно и даже пофамильно, почему, к примеру, тот же енот остался безымянным? Теперь, оказывается, нежелательно умильно описывать животных и вовсе запрещено называть их имена в печати (кроме единичных случаев вроде нашего жирафа). Иначе — восстаешь против «межзоопарковой стратегии».
        Пока мы безмятежно шлялись по зоопаркам, зоологи организовались и представляют теперь собой что-то вроде международного тайного ордена. А зоопарки, хотя мы этого не знаем, превратились в свою противоположность. Теперь не звери для нашего развлечения и развития, а наоборот. Если бы не это плюс билеты за деньги, нас бы в зоопарки вообще не пускали. А тем более наших сопливых детей, угощающих филина жвачкой (представьте его лицо). Зоопарки теперь — для воспроизводства. Это теперь племенные хозяйства. Высевание медведей. Больше енотов хороших и разных. Элитные сорта кенгуру в закрома родины.
        Там, за высокими зоопарковскими стенами идет суровая половая жизнь и постоянный обмен зверями. Нашу московскую, давно обрусевшую и уже лицом-то похожую на нижегородского нового русского гориллу, например, отправили в ЮАР к освобожденным от апартеида неграм, а сюда везут двух из Дрездена, где начался ремонт. Гиббона, жившего на острове и оравшего от избытка чувств по ночам, обстреляли из соседнего жилого дома из пистолета, и его сослали в центр по разведению гиббонов в США. И т.д. Уже и потому — из-за обменов — теперь считается, что обывателю знать имя животного, приручать и самому привыкать нет смысла.
       Не говоря уж об опасности, что хулиганы, пользуясь доверчивостью и зная кличку, сделают гадость. (Это, к слову, не довод: времена юношеского массового безделья кончились, нынешние знакомые хулиганы, которые прежде точно бы мучили животных, теперь ходят в спортивные секции, или обколотые, или вступили в патриотическое движение — не до зверей, пока широко расползаются по исконно русским землям еврейские кладбища.)
       
       Но даже и с этой своей меркой мы на каждом шагу ошибаемся. Причем даже с животными, которых «знаем». Голубь, к примеру, — это чемпион по глупости с манерами садиста по отношению к своим же, «городская летучая крыса» (еж еще глупее голубя, к слову). А вот презренная галка, напротив, умна, идеальный семьянин - единственный не женящийся во второй раз, если супруг (-га) погибла. В отличие от лебедя, к которому слово «верность» подходит не более, чем к любому российскому мужчине (да и к женщине, чего уж). У зайцев безжалостное отношение друг к другу, как на зоне (это касается большинства «несоциальных» животных вроде белого медведя). Волки же по всем нашим понятиям благородны, умны, своих детей и женщин не обижают ни при каких случаях, кантианцы. Косули — «одно из самых отвратительных, коварных и безжалостных животных» (Лоренц). Кошка же и лиса совершенно лишены хитрости — прямодушные, прямолинейные, как столб, животные в отличие от собак. Милейший соболь регулярно кушает тех же косуль, точнее, кабаргу, которую загоняет в глубокий снег и загрызает. Комары опыляют растения в северных районах. Птичий клин в подавляющем большинстве случаев ведет почти птенец, а то и вовсе чужой — гусь — лебедей, например. Журавль рожает двоих, а потом смотрит, кто из них друг друга забьет до смерти, когда вылупились. Клест так пропитывается смолой, что после смерти не гниет — это, впрочем, я так ввернул, для интереса, с учетом споров про мавзолей (сдать его Зюганову в аренду как склад по ценам центра столицы, и все дела. А политиков обязать кушать кедровые орехи при жизни).
       А что уж говорить про экзотику? Какое едва ли не самое опасное животное в зоопарке? (Понятно, для зверей — глист, а вот для людей?) Слон. Он умен, следовательно, непредсказуем и злопамятен. Именно от слонов в основном погибают служители мировых зоопарков — около 15 человек в год. В Москве погибли двое. Сейчас, к примеру, проблема: слон Эдик дружил с хорошим парнем Сережей. Была настоящая мужская дружба. Вдруг — без всякого повода — возненавидел. И теперь, когда Сергей боком протискивается мимо загона, хренов Эдик бьет ногами, хоботом и задом, пытаясь дотянуться, — все стены во вмятинах. Злобен, трясется, плюется, словно это его не выбрали губернатором Белгородской области. (Кстати уж, наши московские — лучшие в мире, между прочим, и имеющие одну из лучших коллекций — специалисты по змеям все хотя бы по разу укушены разными гадами. Для справки: зарплата служителя московского зоопарка 600- 800 руб.)
        (Не могу обойти тонкий вопрос. К подшефному Самсону в вольеру не заходят. Хотя жирафы никого не убивают, они добродушные. Но береженого Бог бережет: в дикой природе, если гиены или львы завалят жирафенка, и это видит даже не родной жираф, то, кто сироту обидел, — до вечера не доживет: жираф одним ударом копыт превращает льва в шерстяной мешок, набитый потрохами и осколками развороченной грудной клетки.
        Впрочем, жирафы — гипертоники, легкие у них маленькие — в три раза меньше, чем у лошади, через 3 мин. галопа они теряют сознание; можете ускользнуть между баобабами — так когда-то и спасались.)
       
       Игорь ДОМНИКОВ
       "Новая Газета" №34 (Д) 16.09.99